Г. НЕДОШИВИН.
Советское искусствоведение в большом долгу перед художественной общественностью. Давно уже назрела необходимость издания обобщающих очерков по истории искусства, построенных на прочной базе боевой марксистско-ленинской теории.
Выход в свет первого тома "Всеобщей истории искусств" М. Алпатова можно было бы поэтому только приветствовать. Это великолепно изданный, снабженный богатым подбором хорошо выполненных иллюстраций и к тому же недорогой том. Все издание рассчитано на четыре тома, из которых два последних отводятся русскому искусству. В изданную сейчас книгу вошла история искусства от первобытного общества до романского и готического искусств западноевропейского средневековья.
Однако содержание книги М. Алпатова не отвечает требованиям передовой советской искусствоведческой науки. Главный порок работы состоит в том, что она построена на базе идеалистических теорий, заимствованных у реакционных искусствоведов.
Вместо того чтобы, опираясь на ленинскую теорию отражения, начать книгу с анализа искусства, как формы отражения действительности общественным человеком, М. Алпатов, ссылаясь на небезызвестного литературоведа-формалиста Потебню, начинает рассуждать о метафорах-символах, как основе поэтического творчества. По мнению М. Алпатова, художественный образ покоится на метафоре. "В метафоре, - пишет он, - один предмет выражается через другой, и хотя каждый из них может быть самостоятельно осмыслен, они лишь через сопоставление порождают новый смысл и приобретают художественную силу воздействия".
До каких геркулесовых столпов самого необузданного субъективизма можно дойти, пользуясь "теорией метафор", наглядно демонстрирует анализ двух скромных строк пушкинского стихотворения - анализ, который автор дает, как "образец" раскрытия глубочайшего смысла искусства: "Действительно, - пишет М. Алпатов, - в двух строчках Пушкина:
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой,
пчела не успевает долететь до цветка, но уже превращается сначала в государя, собирающего дань со своих подданных, потом в благочестивого и трудолюбивого инока, запертого в своей келье. И какими тончайшими смысловыми оттенками вибрирует эпитет "восковой"! Ведь мы знаем, что ячейки улья "восковые" и вместе с тем "восковое" имеет некоторое отношение к образу инока, к свечам в его келье, может быть, даже к бледному, восковому цвету его лица". Комментарии, как говорят, излишни.
Нелепая "теория метафоры" неизбежно влечет автора и к дальнейшим извращениям основных положений советской эстетики. Отказавшись от материалистического понимания искусства, как отражения действительности, М. Алпатов, по существу, противопоставляет искусство жизни, оно для него является средством возвышения над жизнью. Только для первобытного искусства он допускает возможность непосредственной близости художественного творчества и действительности; но как только искусство складывается, по выражению М. Алпатова, в "форму стиля", оно "не только обслуживает современное общество, но и вступает звеном в историческую цепь развития мирового искусства". Позволительно спросить, каким еще иным способом искусство может "вступить в историческую цепь развития", как не участвуя активно в общественной жизни своего времени?
Противопоставляя противоречивой действительности "свободу" искусства, М. Алпатов смыкается с проповедниками реакционной идеалистической неокантианской эстетики. Так, например, автора не удовлетворяет материалистическое ядро эстетики Аристотеля и он поднимает на щит мистика Плотина именно за ревизию материалистической теории "подражания". Ни слова не сказав о реакционности эстетики Плотина, автор пишет: "Утверждая, что художник восходит в своих произведениях к первоосновам вещей, Плотин уподоблял его творцу всего видимого мира, создателю. Это поднимало значение художественного творчества". Итак, по мнению автора, неприкрытая поповщина поднимает значение искусства!
Реабилитируя идеализм в эстетике, М. Алпатов рассматривает искусство с позиций формализма. "Искусство было в Египте средством преодоления смерти, человек достигал бессмертия через совершенную форму", - всерьез уверяет М. Алпатов. Он ухитрился даже увидеть в египетском искусстве, с его подчас грубо предметным отношением к миру - "светлые сновидения", которыми "тешится" египетская знать. Но это - прямое утверждение искусства, как способа возвыситься над несовершенством действительности!
Искусство для М. Алпатова - это сфера мечты, чего-то "воображаемого". Он всюду и во всем стремится увидеть некую иллюзию, "мираж". "В этом претворении созданий природы в нечто воображаемое заключались зерна подлинного художественного творчества", - пишет он о первобытном искусстве.
Антитеза искусства и жизни формулируется М. Алпатовым даже и общетеоретически: "Все то, что в жизни имеет лишь относительное историческое значение, претворяется в искусстве в ценности, которые переживают их создателей, нередко живут века". В этой формуле все поставлено на голову, ибо только то, что в жизни, в самой общественной практике имеет прогрессивное, плодотворное значение, отражается искусством в действительно бессмертных образах, способствовавших и продолжающих способствовать поступательному движению человечества вперед.
Позиции М. Алпатова насквозь проникнуты формалистически-идеалистическим отношением к искусству. Из большого, общественно необходимого дела, крепчайшими узами, связанного с жизнью и борьбой человека, художественное творчество превращается автором в какую-то никчемную забаву, потеху людей, утомившихся от жизни. Недаром у М. Алпатова все время "тешатся" искусством. Первобытный человек "тешится мечтами" или "воображаемой охотой"; "тешатся" египетские фараоны; египетский храм "тешит" зрителя "близостью тайны" (?!); мавританские зодчие "тешат свое воображение" и т.д.
Видя в искусстве своего рода забаву, М. Алпатов неизбежно приходит к эстетству, вкусовщине, субъективизму оценок. Вместо того чтобы дать партийную, объективно-научную оценку тем или иным явлениям искусства, М. Алпатов пускается в дебри полумистических рассуждений, причем нельзя понять, принадлежат ли они автору или он приписывает их художникам далекого прошлого. Так, мы читаем в книге, что "идея бессмертия в египетской религии выражала желание человека выйти за пределы непосредственно данного ему существования, приобщиться к абсолютных ценностям, не подверженным закону времени и разрушения". За чей счет отнести эту мистику "абсолютных ценностей" бессмертия - автора или египетских жрецов? Точно так же неясно, всерьез ли думает М. Алпатов, что в древней Месопотамии через "непосредственное обращение к высшей силе человек обретал свое человеческое достоинство"? Этот мистический туман густо окутывает суждения автора об искусстве разных времен и народов. Оказывается: индийский храм - ступа - "это памятник первооснове всех вещей, глубоко коренящейся в земле", а в готическом искусстве есть стремление "выразить духовные силы и способности человека, через которые он поднимался над внешней и над своей собственной природой".
В книге встречаются еще более поразительные перлы в этом духе. "Можно часами смотреть на эти узоры, - восхищается М. Алпатов восточными коврами, - погружаясь в них, как в мираж, создаваемый курением опиума"(!). Прямо-таки в духе Бальмонта пишет он об украшенных орнаментом кинжалах: "В этих произведениях сочетаются жестокость и нежность". Во вкусе реакционной романтики "голубого цветка" трактуется автором готическое искусство. "Средневековые люди, - пишет он, - опасаются, как бы предмет мечты не стал слишком близким и их влечение не потеряло своей далекой цели".
Но своего апогея эстетствующая обывательщина М. Алпатова достигает в характеристике индийского искусства. Тут и "слепые (?!) темные соки земли", и храмы, очарование которых "смертельно, как аромат тропических цветов", и "оргии взбунтовавшейся человеческой плоти и похоти" - словом, весь арсенал самого низкопробного декадентства.
Автору и в голову не приходит, что вся эта полумистическая пошлятина не имеет ничего общего со сколько-нибудь объективным научным анализом. Более того, он видит в собственном субъективизме своего рода доблесть. То, что "исследователь рискует оказаться во власти своих личных склонностей", требует, по мнению автора, от него "большой ответственности порой самоотверженности". Оставим на совести М. Алпатова его личные склонности, но, кроме идеалистической путаницы и субъективной безответственности, подобная позиция ничего не приносит.
В своей "Всеобщей истории искусств" М. Алпатов оказывается во власти крайних форм эстетского формализма. Недаром он предлагает нам свою схему закономерности развития искусства в виде триады: "архаика" - "классика" - "манера", схему, ничем не отличающуюся от формалистических схем, выработанных реакционно-буржуазным искусствознанием. Ведь не спасает положения оговорка, что схема эта затрагивает лишь форму, но не содержание искусства (эту оговорку, кстати говоря, делал и один из столпов формализма, Вельфлин) и что "в истории немаловажное значение играли и другие привходящие обстоятельства", к которым, судя по всему, по мнению автора, относится и самая общественная действительность.
Причина всех пороков книги заключается в том, что основная концепция М. Алпатова решительно противоречит марксистско-ленинскому методу изучения искусства. Отсюда, в частности, проистекает и крайний релятивизм оценок. По мнению автора, все хорошо в своем роде: "романтики открыли глаза на предшественников Рафаэля и на Рембрандта; импрессионисты помогли постижению Веласкеза ; новейшее искусство (под этим обтекаемым псевдонимом в книге постоянно скрывается современный реакционный формализм. - Г.Н.) научило ценить красоту архаики".
Какие же могут быть при таком подходе к изучению искусства объективные критерии? Они заменены здесь самым неприкрытым объективизмом во вкусе символистических заповедей:
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья.
И господа и дьявола
Хочу прославить я.
Находится в этой каше место и реализму. "В наши дни, - спешит добавить М. Алпатов, - социалистический реализм сделал нас особенно чуткими к достижению реализма в прошлом". Таким образом, и социалистический реализм превращается просто в одну из возможных форм искусства наряду с "романтизмом" и так называемым "новейшим искусством". Вот, стало быть, и хорошо: и формализму спасибо и социалистическому реализму тоже спасибо!
М. Алпатов всюду неизбежно оказывается в плену реакционно-буржуазного искусствоведения. Книга, которая должна быть проникнута партийным духом борьбы против упадочной буржуазной эстетики, на каждом шагу протаскивает реакционные положения этой эстетики. Для Алпатова, как будто, не существует двух культур, двух миров - он повсюду говорит о "современном искусстве", о "современных вкусах", "современном искусствознании". Формалистическую проповедь примитива он объявляет "мимолетным" увлечением", а проповедников формалистических уродств величает "создателями новейшего искусства".
Это преклонение перед растленным западным искусством и искусствоведческим мракобесием приобретает особенно демонстративный характер в приложенной к книге библиографии. Сам М. Алпатов не претендует в своем указателе на объективность, указывая, что искал литературу, рассматривающую предмет "с интересующей его точки зрения". Тенденциозность этого подбора удивляет и возмущает. Так, в разделе "История эстетических учений и классические работы по эстетике" есть Лессинг, Кант, Шиллер, Гегель, но из последовательных материалистов приведен лишь Чернышевский. Нет Белинского, Добролюбова, Дидро. Можно было бы надеяться, что Белинский с Добролюбовым попадут в раздел библиографии "Литература и музыка". Но, увы, читателю рекомендуется знакомиться с литературой только по работам А. Веселовского, Б. Кроче, А. Потебни и формалистическому сборнику "Художественная форма".
Это не случайность. М. Алпатов настаивает на своей пропаганде формалистов и эстетов. Проводя в библиографии сборники "Мастера искусства об искусстве", он делает специальную оговорку: "III том рекомендуется в первом издании 1934 г.". Чем же отличается первое издание этого тома от второго? Да тем, что в нем широко представлены изъятые во втором издании сторонники махрового формализма.
В рубриках, посвященных отдельным этапам истории искусства, автор избегает приводить советских авторов. В раздел "Искусство передней Азии" он не преминул вставить эстетски-мистическую болтовню английского искусствоведа Р. Фрея, но "позабыл" о работах известного советского искусствоведа Н. Флиттнер. По истории культуры Греции рекомендуется белоэмигрант Ростовцев, но игнорируются работы советских историков - В. Сергеева, А. Мишулина и других. Греческое искусство рекомендуется изучать по ряду иноземных книг, а советские работы В. Блаватского, М. Кобылиной не удостоились упоминания. Среди работ по ранне-христианскому и византийскому искусству приведен длинный ряд книг крайних мистиков-идеалистов, вроде Дворжака, и Стржиговского, но "забыта" работа крупнейшего русского ученого Д. Айналова "Эллинистические основы византийского искусства". Примеры можно было бы умножить без конца. Достаточно указать на то, что М. Алпатов рекомендует изучать раннее христианство по книгам протестантского богослова Гарнака и махрового идеалиста Ф. Зелинского, но ни одним словом не упоминает классических работ Энгельса по этому вопросу. Умолчал автор и о работах Плеханова по первобытному искусству, но зато привел альбом мракобеса Э. Сидова, по поводу которого сделана такая травоядная и ничего не значащая оговорка: "вводная статья с уклоном (?) в сторону модернизации" (?!).
Старая пословица гласит: "Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе - кто ты". М. Алпатов откровенно рассказал нам об этом в своей библиографии, и то, что в тексте прикрыто рядом недомолвок и оговорок, выступает здесь во всей неприглядности.
"Всеобщая история искусств", выпущенная издательством "Искусство" (редактор А. Леонов), - печальный результат низкопоклонства советского ученого перед реакционно-буржуазным искусствознанием, протаскивающего в своей работе - вольно или невольно - формализм и эстетство. В нашем искусствознании, вооруженном методом марксизма-ленинизма, не должно быть места эстетствующей обывательщине.
М. Алпатов. "Всеобщая история искусств". Т.1. Изд-во "Искусство". 1948.
Московские писатели отметили 50-летие со дня рождения Алексея Александровича Суркова. На творческий вечер поэта, состоявшийся в Центральном доме литераторов, пришли также многочисленные читатели.
Вечер открыл генеральный секретарь ССП СССР А. Фадеев,
тепло приветствовавший юбиляра от лица "всех поколений советских писателей".
А. Софронов зачитал приветствие президиума Союза писателей.
С горячим поздравлением от имени товарищей по фронтовому журналистскому труду в газетах "Красная звезда", "Красноармейская правда" и др. выступил К. Симонов.
Он напомнил, что для многих молодых военных журналистов А. Сурков был учителем и наставником. К. Симонов рассказал о большой любви фронтовиков к стихам А. Суркова.
С личными приветствиями выступили М. Исаковский,
Н. Грибачев,
А. Твардовский,
А. Лахути.
Московские поэты поручили приветствовать А. Суркова Е. Долматовскому,
который прочел стихи, посвященные юбиляру. Взволнованную речь произнесла В. Инбер,
рассказавшая о совместной с А. Сурковым поездке в Иран.
От Славянского комитета СССР А. Суркова поздравил В. Мочалов, Главного политического управления Вооруженных Сил - полковник А. Баев, "Литературной газеты" - П. Пронин, армянских писателей - Г. Сарьян, литераторов Ленинграда - М. Дудин, журнала "Новый мир" - В. Катаев,
журнала "Знамя" - В. Кожевников, ССП Молдавии - Ем. Буков,
Краснознаменного ансамбля Советской Армии - Б. Александров,
грузинских писателей - Г. Леонидзе,
журнала "Огонек" - Е. Склезнев, от имени композиторов-песенников - С. Кац, от газеты "Красная звезда" - М. Толченов, детских писателей - С. Михалков.
А. Суркова приветствовали также Литературный институт Союза писателей, Государственное издательство художественной литературы, издательство "Советский писатель" и многие другие.
В конце вечера выступил Алексей Александрович Сурков. Он сердечно поблагодарил всех поздравивших его в день пятидесятилетия.
- Спасибо партии большевиков, - сказал он, - воспитавшей всех нас, сделавшей меня, питерского окраинного мальчишку, человеком, которому Родина доверяет говорить с народом стихами, представлять наш народ за рубежом. Спасибо великим Ленину и Сталину, которые, как два солнца, освещают наш победный путь к коммунизму.
Затем поэт прочел два своих новых стихотворения.
Вечер закончился концертом.
В Центральном доме литераторов состоялось организованное комиссией по военно-художественной литературе ССП обсуждение книг о советских пограничниках. В вечере приняли участив писатели, пограничники, читатели.
Участники обсуждения говорили о значении для советского читателя темы героической и почетной службы наших пограничников. Однако, как сказал председательствовавший на вечере Вс. Вишневский,
в нашей литературе деятельность пограничных войск отображена мало.
Начальник Политуправления погранвойск СССР генерал-майор тов. Гусаров привел примеры героических подвигов воинов-пограничников - бдительных стражей труда советских людей.
Каждый день жизни и быта пограничников, их боевая служба дают богатейший материал, для раскрытия в художественных произведениях темы советского патриотизма, темы революционной бдительности.
О героях границы писали многие писатели (Н. Тихонов,
П. Павленко,
С. Янковский, А. Сурков,
В. Ильенков,
Г. Березко, А. Софронов, Н. Рыбак
и другие). Сегодня мы обсуждаем новые книги, вышедшие уже после войны, но этих книг пока еще мало. Нам, пограничникам, говорит тов. Гусаров, хотелось бы, чтобы еще больший круг писателей обратился к пограничной теме.
К более тесной творческой связи с пограничниками призывали писателей Герой Советского Союза подполковник тов. Константинов, начальник отдела пропаганды Политуправления погранвойск СССР полковник тов. Жигалов и редактор журнала "Пограничник" полковник тов. Белых.
В выступлениях писателей Л. Никулина, А. Яковлева, Н. Томана, Г. Березко и др. единодушную положительную оценку получила повесть Л. Линькова "Капитан "Старой черепахи" и отдельные рассказы из сборника "Источник жизни" того же автора. Л. Линьков хорошо знает жизнь пограничников и правдиво показывает ее. Вместе с тем, ему было указано на ряд стилистических погрешностей в книге и неглубокое раскрытие образов некоторых героев.
Оживленную дискуссию вызвала книга Вл. Беляева "Граница над Бугом", рассказывающая о бессмертном подвиге горстки советских пограничников, защищавших свою заставу в первые дни нападения немецко-фашистских захватчиков на нашу Родину. Вс. Вишневский, Г. Березко и др. отмечали в книге Вл. Беляева правдивое художественное изображение событий и людей. Соглашаясь с этим, Герой Советского Союза подполковник тов. Константинов, писатели А. Яковлев и Л. Аргутинская подвергли критике художественную незавершенность книги, схематизм в показе ряда героев.
Обстоятельному разбору подвергся приключенческий роман Г. Тушкана "Джура".
* * *
Комиссия заслушала доклад тов. В. Петровского-Кнехт о работе комиссии по военно-художественной литературе Ленинградского отделения ССП.
П. Вершигора, С. Вашенцев, Е. Горбань, Ю. Бессонов, X. Мугуев, Н. Панов, С. Смирнов (Воениздат) и др. отмечали, что комиссия по военно-художественной литературе ЛенССП в новом составе, избранном в мае 1949 года, правильно наметила свои основные задачи: привлечение внимания ленинградских писателей к жизни Советской Армии в мирных условиях, создание актива, обсуждение готовящихся к печати произведений, помощь молодым армейским и флотским авторам и т.д. Комиссия предполагает широко привлекать писателей к созданию серии очерков о героях Великой Отечественной войны, к редактированию и литературной обработке материалов по истории воинских частей.
Комиссия по военно-художественной литературе ССП предложила Ленинградской комиссии предусмотреть в плане работы создание художественных произведений о советском спорте, рекомендовала чаще проводить обсуждение рукописей, новых книг, привлекая к обсуждению читателей из воинских частей и флота.
Ленинградской военной комиссии рекомендовано обратить особое внимание на выявление молодых писателей в армии и флоте, чаще устраивать встречи писателей с военными читателями в частях и в окружном Доме офицеров.
В Центральном доме литераторов на-днях состоялся вечер памяти крупнейшего французского прогрессивного писателя Ромэн Роллана
в связи с 5-летием со дня его смерти. Вечер был организован Союзом советских писателей совместно с Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей и Институтом мировой литературы им. А.М. Горького.
Председательствовал на вечере писатель К. Федин, отметивший в своем вступительном слове большое значение творчества Ромэн Роллана как борца за мир, против фашизма.
Проф. И. Анисимов сделал доклад о творческом пути Ромэн Роллана. Он показал, как этот крупнейший писатель пришел к убеждению, что "единственно настоящий мировой прогресс неотделимо связан с СССР".
- Ромэн Роллан, - отметил докладчик, - вел большую работу по собиранию сил демократии, по разоблачению маневров империализма, являясь одним из крупнейших деятелей антифашистского движения и неустанным борцом за мир. Вклад его в освободительную борьбу французского народа и в прогрессивную литературу Франции исключительно велик.
После доклада состоялась художественная часть, в которой приняли участие народный артист РСФСР О. Абдулов, заслуженный деятель искусств композитор Дм. Кабалевский и др.
Присутствовавшие на вечере услышали голос Ромэн Роллана - записанное на пленку его обращение к советским читателям.
Проф. А. Пионтковский.
Советская юридическая наука имеет большое государственное значение. Она призвана активно способствовать улучшению работы всех звеньев нашего государственного аппарата, помогать успешному разрешению грандиозных хозяйственно-организаторских и культурно-воспитательных задач социалистического государства. Велико и международное ее значение. Ее выводы и достижения помогают строительству социализма в странах народной демократии, вооружают передовых людей во всем мире в их борьбе с растленной и лживой буржуазной правовой идеологией.
Ответственными задачами, стоящими перед нашей юридической наукой, обусловливаются высокие требования к качеству научной работы советских юристов.
Важнейшей нашей задачей является изучение действующего социалистического законодательства для правильного его применения на практике. Наука права сможет успешно развиваться лишь на основе глубокого освещения марксистско-ленинским мировоззрением всей практики государственно-правового строительства. Укрепление социалистической законности, повышение государственной дисциплины, охрана и укрепление социалистической собственности, борьба против частно-собственнических пережитков являются необходимыми условиями нашего успешного продвижения вперед по пути к коммунизму. Для того, чтобы содействовать разрешению этих задач советского государства, юридическая наука должна быть тесно связана с практикой. "Наука, - говорит товарищ Сталин, - порвавшая связи с практикой, с опытом, - какая же это наука?"
Первая заповедь советских юристов - следовать ленинскому положению о том, что "Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения теории познания". Понимание необходимости ближе стать к практике нашего государственно-правового строительства определяет тематику многих научных работ, которые ведутся сейчас советскими юристами. Но до сих пор еще появляются работы, которые не только не помогают практикам, но, наоборот, могут дезориентировать их. Примером этого служит работа проф. Б. Утевского "Общее учение о должностных преступлениях", изданная Всесоюзный институтом юридических наук.
Наша теория помогла судебной практике занять правильную позицию в понимании должностных преступлений и исправить отдельные грубые ошибки, связанные с неосновательным расширением понятия должностного лица. Б. Утевсвий пытается пересмотреть этот правильно решенный вопрос. Он защищает положение о допустимости привлечения к уголовной ответственности за должностные преступления рядовых рабочих и колхозников (колхозных доярок, конюхов и т.д.). Если бы практика последовала таким советам, это привело бы к вредным перегибам.
Вызывает справедливое недоумение у читателя "теоретическое обобщение" борьбы советского государства с должностными преступлениями. На стр. 291 сказано: "История советского законодательства о должностных преступлениях свидетельствует об определенном процессе усиления ответственности должностных лиц, которое стало возможным благодаря созданию новых кадров советских специалистов, выходцев из рабочего класса и крестьянства, овладевших и техникой и большевизмом, хорошо понимающих все значение государственной службы и могущих нести всю полноту ответственности за нарушение обязанностей по своей службе".
По Утевскому получается, что процесс усиления уголовной ответственности должностных лиц определяется созданием новых кадров, овладевших техникой и большевизмом. Именно эти кадры, по его мнению, и могут подлежать повышенной уголовной ответственности. Это положение является политически нетерпимым. В действительности, повышение ответственности за некоторые должностные преступления связано с нашей общей борьбой за охрану социалистической собственности, за высокую государственную дисциплину. Политически сознательный гражданин социалистического общества не совершает преступлений. В наших условиях преступления являются в основном проявлением пережитков прошлого в сознании людей. Из положений Утевского получается, что чуждые и разложившиеся элементы, пробравшиеся в государственный аппарат, не могут "нести всю полноту ответственности за нарушение обязанностей по своей службе". Явно ошибочными являются и его утверждения о якобы меньшей ответственности старых царских чиновников и унаследованных от буржуазии служащих за совершенные ими должностные преступления в советском государственном аппарате по сравнению с ответственностью должностных лиц из кадров советской интеллигенции.
Проф. Утевский путает совершенно разные веши: возросшее чувство ответственности перед социалистическим государством и народом за свою работу у каждого политически развитого советского гражданина, и уголовную ответственность всякого рода жуликов, проходимцев и разгильдяев. Высокое сознание ответственности за порученное государственное дело вызывает у каждого честного советского человека нетерпимость ко всему, что мешает работе, суровое осуждение тех, кто безответственно, во вред социалистическому государству относится к своим служебным обязанностям.
Все это говорит об отрыве от жизни, о псевдонаучном характере рассуждений автора, о политической неряшливости этой работы. Достойно сожаления, что Всесоюзный институт юридических наук не провел научного обсуждения работы, содержащей в себе серьезные политические ошибки.
Нельзя закрывать глаза на то, что ряд чуждых нам положений буржуазной юридической науки, органически связанных с ее идеалистической методологией, проникли в специальные отрасли правовой науки.
В специальных отраслях юридической науки слабо еще развертывается борьба со всякого рода идеалистическими реакционными идейками. До сих пор еще существует нетерпимая беспечность в методологических вопросах, а это неизбежно влечет за собой серьезные теоретические и политические ошибки. Наглядной иллюстрацией тому является книга проф. Н.Г. Александрова "Трудовое правоотношение", выпущенная Всесоюзным институтом юридических наук. В ней автор развивает свое "методологическое кредо", противоречащее основам марксистско-ленинской методологии.
Величайшим завоеванием социалистической революции является право на труд. Оно осуществляется в трудовых правоотношениях, регулируемых советским государством в соответствии с плановыми задачами социалистического хозяйства.
Социалистические трудовые правоотношения выражают товарищеское сотрудничество свободных от эксплоатации людей, где гармонически сочетаются интересы отдельной личности с интересами всего государства. Советское трудовое право является патриотической гордостью советского народа. Социалистические трудовые правоотношения противоположны, в корне отличны от организации принудительного, кабального труда в буржуазном обществе.
Иначе смотрит на этот вопрос проф. Александров. Он в своей книге создает понятие "трудовых правоотношений вообще", понятие, которое якобы содержит в себе общие черты трудовых правоотношений, характерных как для капиталистического, так и для социалистического общества.
При этом Н. Александров с серьезным видом уверяет, что это есть "научная абстракция, позволяющая отметить те черты капиталистического и социалистического трудового правоотношения, которые обусловлены общей природой всякого не-единоличного труда правосубъектных лиц..." (стр.122). Он считает, что именно таким путем и можно "наиболее отчетливо" показать отличие капиталистического правоотношения от социалистического трудового правоотношения. В действительности ничего, кроме грубого искажения всего характера социалистического трудового права и нагромождения схоластических построений, от этого не получилось и не могло получиться. Известно, что для познания конкретного в научной работе мы пользуемся абстракциями. Однако при этом следует различать действительно научные абстракции, верно отражающие суть конкретных явлений, и абстракции несерьезные, пустые, уводящие нас от познания конкретной действительности. Такими пустыми абстракциями широко пользуется буржуазная юридическая лженаука для прикрытия своего классового характера. Такой пустой и ненужной абстракцией являются надуманные Н. Александровым "трудовые правоотношения вообще". В этой формуле Н. Александров игнорирует суть трудовых отношений капиталистического общества - эксплоатацию - и отбрасывает содержание трудовых отношений в социалистическом обществе - товарищеское сотрудничество свободных людей.
Порочная методология Н. Александрова приводит его к ложному выводу о некоей общности в содержании трудовых правоотношений капиталистического и социалистического общества. По его мнению, эта общность заключается в "самом по себе рабочем времени" (!?) и в дисциплине труда. Александров забывает принципиальную противоположность производственных отношений капиталистического и социалистического общества.
Основным содержанием социалистических трудовых правоотношений является осуществление советскими гражданами права на труд. А Александров главным признаком социалистического трудового правоотношения считает "включение трудящегося субъекта в личный состав предприятия (учреждения, хозяйства) и возникающее отсюда подчинение трудящегося внутреннему распорядку последнего". Странно в устах советского ученого слышать такую характеристику, которая, по существу, стирает противоположность между
социалистическим трудом и рабским положением рабочего на капиталистическом предприятии.
В своем стремлении найти общее между социалистическими трудовыми правоотношениями и трудом в капиталистическом обществе Н. Александров договаривается до политически безответственной характеристики социалистических трудовых правоотношений, как якобы носящих "авторитарный характер" (?). (Однако! - S.N.Morozoff)
Вызывает удивление тот факт, что в ВИЮНе, где проф. Александров является зам. директора по научной части, не было проведено широкого публичного обсуждения этой порочной в своей основе работы.
Порочная методология проф. Александрова отразилась в известной мере и на содержании редактированного им учебника "Советское трудовое право", подготовленного ВИЮНом в 1949 году.
Во Всесоюзном институте юридических наук значительно ослаблена борьба за идейную принципиальность в науке. Коллектив ВИЮНа не был мобилизован на решение основных вопросов теории советского права. Боязнь вынести спорные теоретические вопросы на обсуждение широкой научной общественности, отсутствие подлинно большевистской принципиальной критики - все это привело к снижению теоретического уровня ряда научных работ института.
В науке критика и самокритика нужны, как воздух. Там, где хиреет критика, продиктованная сознанием ответственности за судьбы советской науки, там неизбежно снижается теоретический уровень научной работы. Об этом свидетельствует ряд работ ВИЮНа.
Коллектив ВИЮНа, объединяющий значительное количество квалифицированных научных работников, немало потрудился над выполнением задач, поставленных перед юридической наукой Центральным Комитетом ВКП(б). Однако эти труды принесли бы значительно большую пользу, если бы борьба за высокое качество научной продукции всегда была в центре внимания института.
Это сейчас является главным в научной работе юристов. В этом наш долг перед Родиной.
|
|
| ||||||||||||