Постановка пьесы Н. Асанова "Алмазы" была приурочена к торжественным дням тридцатилетия советской власти и осуществлена лучшим театром нашей страны - Московским Художественным театром. По-видимому, это одна из лучших наших пьес и уже во всяком случае не рядовое произведение советской драматургии, - такой выезд вправе сделать любой зритель, верно оценивающий важность юбилейной даты и знающий высокую требовательность МХАТ.
Увы, зрителя ждет разочарование!
Посмотрев спектакль, он убеждается, что "Алмазы" не только не лучшая, но и во многих отношениях ошибочная пьеса.
Что же происходит в пьесе "Алмазы"?
Геолог Нестеров ищет алмазы в долине реки Ним. Затем он уходит на войну. Вернувшись с фронта, он застает геологическую экспедицию "на чемоданах". По распоряжению начальника экспедиции Палехова она прекращает работу, так как алмазов, несмотря на все старания, не нашли, как не нашел их до своего ухода на фронт и Нестеров. Но Нестеров, упорный и вдохновенный искатель-патриот - таким, по крайней мере, пытаются нам его представить и автор и театр - решает продолжать поиски. С ним вместе по распоряжению из Москвы остается вся экспедиция во главе с Палеховым. И Палехов и старший геолог экспедиции Варя Меньшикова (невеста Нестерова) остаются: первый - в силу своего служебного долга, а вторая - из любви к Нестерову. Но ни Палехов, ни Меньшикова не верят в успех предприятия.
Два геолога, приводя самые разнообразные научные аргументы, кажущиеся неспециалисту убедительными, пытаются отговорить Нестерова от напрасной траты сил, энергии, государственных средств. Но Нестеров непреклонен - алмазы здесь есть, они нужны стране, и поэтому они должны быть найдены! Не следует, однако, искать в доводах Нестерова убедительности, - они больше держатся на предчувствиях, фанатической уверенности, интуиции. Поиски продолжаются, и, конечно, Нестеров алмазы находит.
Впрочем, в том, что алмазы будут найдены, никто в зрительном зале не сомневается, и это вовсе не потому, что автор недостаточно владеет искусством драматургической интриги, а потому, что он поставил Нестерова всем ходом пьесы в такие условия, что, не найди тот алмазов, он безнадежно скомпрометировал бы себя и перед товарищами и перед зрителем.
Он должен найти!
Ну, а если не найдет?
Ведь замечательные качества советского человека - большевистская настойчивость, энергия, глубокая вера в свое дело - не перестают быть замечательными, даже если героя и постигает иногда неудача.
Желая показать своего героя в наиболее выгодном свете, автор не жалеет красок, чтобы очернить принципиальных противников Нестерова - Палехова и Варю. Они бросают Нестерова в самый разгар напряженных поисков. Создается положение совершенно неестественное, невозможное в советских условиях. Герой остается один, и только потом на разработки приходят зверовод Иляшев, лесовод Христина Лунина, - они верят в Нестерова.
Большую моральную и практическую поддержку оказывает Нестерову секретарь райкома Саламатов, потому что он тоже безоговорочно верит в Нестерова.
Зритель был бы готов вместе с Саламатовым поверить в героя, если бы образ Нестерова был художественно убедителен. Но, к сожалению, автор из всех человеческих страстей наделяет Нестерова больше всего какой-то фанатической одержимостью. Такой Нестеров не может увлечь ни зрителей, ни своих товарищей по экспедиции. И поэтому научное одиночество Нестерова приобретает характер надуманной, искусственной трагической позы.
Нетрудно видеть, что центральный конфликт пьесы - нарочитый, нежизненный.
Что же тогда привлекло театр в "Алмазах"? Может быть, искусная драматургия? Но драматургически пьеса развивается вяло, повествовательно и представляет собой скорее инсценированный очерк, чем пьесу. Отдельные, чисто литературные достоинства пьесы не спасают ее от скуки.
Надо думать, в "Алмазах" привлекают необычность самого материала пьесы, колоритность некоторых фигур, как, например, секретаря райкома Саламатова и охотника-остяка Иляшева. Но этого абсолютно недостаточно для того, чтобы ставить пьесу при неудавшихся центральных образах и ошибочности главного конфликта пьесы. Приходится удивляться, что "Алмазы" так усиленно продвигались во все местные театры. На периферию отделом распространения разослано около тысячи экземпляров этой пьесы.
Кому приносит пользу такое циркулярно-административное внедрение слабых пьес?
Художественный театр в результате совместной работы с автором внес в пьесу ряд изменений, но они, к сожалению, никак не коснулись главной линии пьесы.
Артисты и в особенности художник спектакля И. Федотов сделали все, чтобы создать "большой" спектакль. Но этого сделать не удалось. Самая лучшая постановка и самые лучшие артисты не могут скрыть очевидных слабостей пьесы. Наоборот, они становятся тогда еще более заметными.
Поэтому у нас нет никаких оснований упрекнуть Масальского в том, что созданный им образ лишен светлых, радостных красок, - так Нестеров написан; Свободина в том, что его Палехов временами напоминает загадочный образ вредителя из пьес тридцатых годов, - Палехов так написан. И уж совсем трудно приходится Пилявской. По воле или, скорее, по прихоти автора она должна превратиться в течение одной пьесы из умной, любящей, обаятельной женщины в косную и глупую мещанку. Именно так написана Меньшикова. Пилявская играет умно, с тактом, но бессильна преодолеть грубый схематизм образа.
Наиболее яркие и жизненные образы создали Яншин (Иляшев), Боголюбов (Саламатов) и Комолова (Даша). Но эти образы удались и автору. . .
В основе пьесы "Алмазы" Асанова лежит его же повесть "Волшебный камень". И надо сказать, что пьеса гораздо слабее повести. А вообще, обязательно ли каждое литературное произведение превращать в пьесу? В последнее время инсценировки и автоинсценировки стали чуть ли не ведущим жанром в советском репертуаре. Есть повести и романы, которым лучше бы и оставаться в "натуральном" виде. А если уже переносить на сцену наиболее выдающиеся произведения советской художественной литературы, то это надо делать творчески смело, с полным пониманием законов сцены и учетом огромного воздействия театрального зрелища.
Майор П.Кузнецов. г.Баку.
В номере от 10 апреля 1947г. газета "Культура и жизнь" опубликовала письмо полковника С. Жукова и гвардии майора В. Ераносьяна, в котором указывалось на недопустимое опаздывание с выходом массового литературно-художественного журнала "Красноармеец". В письме, например, сообщалось, что в результате безответственного отношения редакции и Воениздата номер журнала, посвященный 29-й годовщине Великой Октябрьской революции, попал к читателям в январе 1947 года.
Очевидно, редакция журнала не сделала должных выводов и не перестроила своей работы. Журнал "Советский воин" и в 1947 году продолжает недопустимо опаздывать. Например, № 19 журнала датирован 10 октября, а подписан к печати 17 октября на местах же он был получен в середине ноября. Редакция журнала должна, наконец, покончить с неуважением к читателям, обеспечить регулярный выход журнала в свет.
Вторая мировая война, как известно, создала военную хозяйственную кон'юнктуру, дала сильнейший толчок дальнейшей концентрации капиталистического производства и дальнейшему росту монополий, она способствовала значительному использованию производственных мощностей, развитию техники, рассасыванию безработицы в ряде капиталистических стран и прежде всего в США.
Эти специфические результаты военной капиталистической экономики вызвали новую волну апологетики капитализма. В США ученые лакеи буржуазии не жалеют красок, размалевывая "новый век изобилия и процветания", болтая на все лады о .прочности и прогрессивности капиталистической системы, в особенности в США.
Естественно, что всякий экономист, стоящий на позициях марксизма-ленинизма, должен разоблачать эту буржуазную апологетику и показать действительное состояние капиталистического производства на современном этапе общего кризиса капитализма, Подлинно научная работа по экономике капитализма должна быть пронизана воинствующей большевистской партийностью, она должна быть обвинительным актом против капитализма. Критика капитализма должна проходить красной нитью через всю работу марксиста-экономиста, анализирующего ту или иную сторону капиталистического способа производства. Теоретические работы Маркса - Энгельса - Ленина-Сталина дают нам в этом отношении блестящие образцы.
Отвечает ли этим законным требованиям изданная в 1947 году Госпланиздатом под редакцией академика И. А. Трахтенберга книга М. Л. Бокшицкого - "Технико-экономические изменения в промышленности США во время второй мировой войны"?
Книга тов. Бокшицкого не только не отвечает этим требованиям, но наоборот, односторонне показывая большие технические и производственные сдвиги в американской промышленности, по существу замалчивает острейшие противоречия современного капиталистического строя.
Автор поставил перед собой задачу проанализировать технико-экономические сдвиги в американской промышленности в предвоенный и главным образом в военный периоды развития капитализма. Как видит читатель. проблема эта является весьма важной и актуальной.
В своей классической работе "Империализм, как высшая стадия капитализма" В.И. Ленин подчеркивал, что в условиях империализма "усиленно быстрый рост техники несет с собой все больше элементов несоответствия между различными сторонами народного хозяйства, хаотичности, кризисов" (Соч., том XIX, стр. 92). Товарищ Сталин, анализируя природу общего кризиса капитализма, блестяще показал особенности развития техники в этот период.
Вторая мировая война обусловила военную хозяйственную кон'юнктуру во многих капиталистических странах, в том числе и в главной цитадели капитализма - в США. Она вызвала временно более широкий, но весьма уродливый, однобокий рост техники, производственного аппарата в некоторых странах. Но вместе с тем она в огромной мера обострила общий кризис капитализма и отнюдь не привела к процветанию капитализма как об этом болтают буржуазные экономисты.
Тов. Бокшицкий, поставив перед собой задачу проанализировать технико-экономические изменения в промышленности США между двумя мировыми войнами и во время второй мировой войны, оказался совершенно не в состоянии дать марксистский. анализ процессов развития техники за этот период. Более того, он об'ективно встал на позицию буржуазных экономистов.
0б'ясняется это тем, что тов. Бокшицкий анализирует пути развития капиталистической техники не с позиций марксистской политической экономии, а односторонне, узко технически, то-есть так, как это обычно делают буржуазные экономисты. Именно в этом причина порочности книги тов. Бокшицкого.
Первая глава рецензируемой книги посвящена рассмотрению технико-экономических изменений в промышленности США в период между двумя мировыми войнами. Однако читатель не найдет здесь ни анализа общего кризиса капитализма в целом, в условиях которого происходит определенное, специфическое развитие производительных сил, ни анализа особенности развития экономики американского капитализма. Обойдя эти центральные вопросы, подлежавшие анализу в первую очередь, тов. Бокшицкий с непревзойденной легкостью разрисовывает картину широкого и всестороннего развития капиталистической техники. На переднем плане крупными мазками изображается "изменение в силовом аппарате", который непрерывно совершенствуется и невиданно увеличивается (стр. 9-12). Затем описывается "непрерывный рост роли электромотора". "Электропередачи и электромоторы, - пишет Бокшицкий, захлебываясь от удовольствия, - раскрыли такие возможности мобилизации производственного аппарата, о которых нельзя было раньше и думать" (стр. 16). Здесь также расписывается могучее развитие химии и ее благотворное влияние на развитие капиталистических производительных сил (стр. 16-19).
Этот апологетический, рекламный материал, конечно, заимствован из буржуазных источников и некритически воспроизведен тов. Бокшищким. Наш злополучный автор должен был бы знать, что капиталистическая техника развивается отнюдь не прямолинейно и гладко, в особенности в период общего кризиса капитализма, как это изображено у автора. Если бы тов. Бокшицкий не отмахнулся от анализа общего кризиса капитализма, то он убедился бы, что сильная тенденция к застою и загниванию техники не есть простая случайность, а является закономерной чертой противоречивого развития капиталистических производительных сил в этот период.
Следует отметить, что тов. Бокшицкий в некоторых случаях робко пытается сказать (на стр. 24-26) кое-что о торможении технического прогресса капиталистическими монополиями, приведя при этом даже пару цитат из книг В.И. Ленина. Но читателю бросается в глаза, что эта ссылка на монополии как фактор торможения технического прогресса является, во-первых, каким-то внешним привеском, органически не связанным со всем анализом развития производительных сил капитализма в период между двумя мировыми войнами; во-вторых, здесь не показаны конкретные формы и характер застоя и загнивания техники. А между тем тов. Бокшицкий, исследуя технико-экономические изменения в период между двумя мировыми войнами, мог бы очень ярко показать конкретные формы загнивания целых отраслей американской промышленности, как, например, каменноугольной и судостроительной. а также загнивания ряда звеньев капиталистической техники во всех отраслях американской промышленности. Это позволило бы тов. Бокшицкому вскрыть действительную картину технико-экономических изменений в системе американского капитализма в данный период. Тогда он обнаружил бы, что никакого сплошного и непрерывного развития капиталистической, в том числе американской, техники нет и быть не может.
* * *
Главное внимание в рецензируемой книге уделяется рассмотрению "технико-экономических сдвигов" в американской промышленности во время второй мировой войны. В главах II-XIV автор расписывает стремительное и всестороннее развитие техники в американской промышленности в целом и в отдельных ее отраслях во время войны. При этом тов. Бокшицкий, продолжая попрежнему придерживаться узко технического подхода, и на этот раз отмахивается от вопросов общего кризиса капитализма; он не пытается понять, что вторая мировая война, являясь порождением общего кризиса капитализма, в свою очередь в сильнейшей степени обострила последний, что и накладывает определенную печать на характер развития техники в этот период. Война безусловно оказала значительное воздействие на технику, подстегивая ее развитие как непосредственно в военном производстве, так и в многочисленных отраслях, обслуживавших военное производство. Но это свидетельствует только о том, что развитие капиталистической техники в условиях второй мировой войны получило необычайно уродливый, односторонний характер. О том же свидетельствует и небывалая в истории капитализма диспропорция между производством средств производства и производством средств потребления, диспропорция между отраслями, работающими на войну, и отраслями, работающими на гражданский рынок. А это не могло не привести к серьезной задержке в развитии техники в целом ряде отраслей.
Таких особенностей развития техники во время войны но увидел тов. Бокшицкий. В результате его "анализ" основных особенностей технических сдвигов в США за время войны, который дан им на стр. 37-39 книги, оказывается порочным в самой основе. Вот эти особенности по Бокшицкому:
"а) еще более вырос силовой аппарат страны..."
"б) возросли производство и применение разнообразных усовершенствованных материалов..."
"в) расширилось применение орудий... и средств производства..."
"г) развилось "многообразие современных моторов"
"д) достигнутый уровень электрификации и расширение энергетических связей создали новейшие формы разделения труда..."
"е) рост числа и общей мощности кооперированных предприятий, специализированных в производстве отдельных элементов, увеличив размеры производства, обусловил применение новых, более высоких форм современного поточного производства..."
"ж) ...значительно расширился и круг стандартизированных изделий, в частности и современных средств производства..."
"з) изменения, имевшие место в области производства, сопровождались существенными сдвигами в сфере обращения, в технике контроля, в учете и расчетных операциях".
В этом резюме как нельзя более ярко обнаруживаются "техницизм" автора, его аполитичность и формализм. М. Бокшицкий не видит противоречивого характера развития капиталистической техники, производительных сил, их загнивания в период общего кризиса капитализма, их уродливого развития в военный период.
Узкий техницизм, аполитичность довели тов. Бокшицкого до того, что он умудрился совершенно не заметить ни того влияния, которое оказывает развитие капиталистической техники на положение рабочего класса, ни сильнейшего роста эксплоатации, деквалификации рабочей силы, физического истощения рабочих, абсолютного и относительного обнищания рабочего класса.
При самом внимательном чтении тех глав, в которых Бокшицкий пишет о рабочей силе, невозможно найти такие, например, слова, как "эксплоатация рабочих". Казалось бы, в таких разделах, как "Среднечасовая выработка" (стр. 111-117) или "Труд в условиях роста механизации" (стр. 146- 147), нельзя было пройти мимо выяснения роста степени эксплоатации рабочих. Но здесь нет и отдаленного намека на выяснение данного вопроса. Об "эксплоатации" машин говорится (стр. 146), а об эксплоатации рабочих - ни слова. Для предпринимателя рабочие - только "рабочие руки", один из элементов производства, "живые машины" Принципиальной разницы между машиной и рабочими нет. И Бокшицкий так именно и рассматривает рабочую силу - как "живую машину".
Таким образом, большой фактический материал по развитию техники, заимствованный из различных буржуазных источников, автором критически не проанализирован и марксистски не осмыслен.
Известно, что за последний период в США опубликован целый ряд книг, брошюр, статей, в которых лживо расписываются безграничные возможности капиталистической науки и техники и тем самым сеются иллюзии о наступлении якобы новой эпохи процветания американского капитализма. А тов. Бокшицкий, написав книгу в 328 страниц, не уделил ни одной строки разоблачению этой буржуазной апологетики. Это не простая случайность: тов. Бокшицкий, находясь на ошибочных методологических позициях, сам скатывается порой на позиции этой буржуазной апологетики.
Большой ошибкой является также и то что, расписывая крупные достижения американского капитализма за время войны тов. Бокшицкий не удосужился выяснить специфику военной экономики в США и по казать, что США во время войны находились далеко от поля боевых операций, что они благодаря нарочитой оттяжке второго фронта поздно вступили в войну и далеко не всеми силами и что, следовательно, они имели реальную возможность развивать свою военную экономику в значительной степени за счет тех стран, которые подверглись разрушительному действию войны.
Игнорирование автором этих конкретно исторических условий бесспорно толкает т. Бокшицкого на те же позиции приукрашивания капиталистической военной экономики, которая свойственна американским буржуазным экономистам.
Тов. Бокшицкий не показал также того весьма важного обстоятельства, что война, военная кон'юнктура рассматривалась американскими монополистами как "большой бизнес" и являлась для них источником баснословной наживы. Сейчас всему миру известно, что эти военные прибыли, "заработанные" на человеческой крови, превышали в 4 раза высокие монопольные прибыли предвоенных лет, как правило, достигая 200-300, а в отдельных случаях 500-800 процентов.
Уклоняясь от обсуждения этих вопросов, тов. Бокшицкий, естественно, не в состоянии был вскрыть и в заключительной части своей книги реакционность внутренней и внешней политики империалистической клики США, новый откровенно экспансионистский курс, направленный на установление мирового господства американского империализма. Все это еще раз подтверждает, что книга тов. Бокшицкого является порочной в своей основе, немарксистской.
Свою книгу тов. Бокшицкий представил в Ученый совет Института мирового хозяйства и мировой политики в качестве докторской диссертации, а Ученый совет принял без критики эту книгу, проникнутую духом раболепия перед иностранщиной. Этот факт свидетельствует о том, что в быв. Институте мирового хозяйства и мировой политики Академии наук СССР отсутствовала большевистская научная критика.
Выход в свет порочной, немарксистской книги М. Бокшицкого показывает, что некоторые советские экономисты в своей научной работе не осуществляют принципа большевистской партийности в науке.
* М. Л. Бокшицкий. "Технико-экономические изменения в промышленности США во время второй мировой войны". Академия наук СССР, Институт мирового хозяйства и мировой политики. Госпланиздат, 1947 год. Стр. 328.
(Окончание. Начало на 3-и стр.)
чтобы затем показать в нем другую, низменную сторону, унизить, осудить его.Таково существо и романа "Подросток", с которого А. Долинин начинает свое повествование о третьем периоде в жизни Достоевского, как о "каком-то поворотном пункте" его идейного развития.
"Подросток" печатался в "Отечественных записках", в журнале, редакция которого об'единила революционных демократов Некрасова и Салтыкова-Щедрина с народниками демократического и либерального лагеря. Народников типа Скабичевского нетрудно было поддеть приемом, о котором шла речь выше. Но как относился к "Подростку" Щедрин? Долинину как будто это неизвестно. Он еще в 1935 году, фабрикуя свою схему, писал в книге "Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования": "...Его (Скабичевского.- Д. 3.) точку зрения на Достоевского разделяли, если не целиком, то в очень большой мере, и главные руководители журнала, может быть в том числе и Салтыков" (стр. 51). Может быть! В действительности, Салтыков-Щедрин писал по поводу 5-й книги "Отечественных записок", в которых был напечатан "Подросток": "...первый отдел плох. Роман Достоевского просто сумасшедший" (Соч., том XVHI, стр. 292). У Салтыкова-Щедрина был определенный взгляд на Достоевского: "С одной стороны, у него являются лица, полные жизни и правды, с другой - какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки, сделанные руками, дрожащими от гнева..." (Соч., том VIII, стр. 438).
В "Подростке" таких "марионеток меньше, чем в других произведениях, но от этого не меняется общее направление романа. Раздираемые противоречивыми страстями, безбожные герои терпят крушение, они ищут и не могут найти смысла жизни. В лице Версилова осмеяны передовые люди 40-х годов. Всем этим Голядкиным, приобретшим внешнее благообразие, противопоставлен верующий в бога странник Макар, разрисованный так, чтобы он и церкви был угоден и народникам приятен.
За "Подростком" следует роман "Братья Карамазовы" с пресловутой "Легендой о великом Инквизиторе", которую с одинаковым основанием можно назвать "Легендой о великом провокаторе". Идея двурушничества, предательства и провокации разработана в этом романе с большей утонченностью, с большей сложностью, чем во всех предыдущих произведениях, с еще большей страстностью и с выдающейся художественной силой. Перевоплощения Голядкина в Иване Карамазове достигают кульминационного пункта. Ракитин говорит о нем: "Этим разнузданным, безудержным натурам ощущение низости падения так же необходимо, как и ощущения высшего благородства... Две бездны, две бездны в один и тот же момент".
Так до конца своей жизни, завершая ее "пушкинской речью" о двойственности натуры русского передового интеллигента, Достоевский проводит свою линию на моральное уничтожение идеи демократии и социализма. Он верен себе в этом своем призвании противника революции, защитника монархии и церкви. А Долинин и Кирпотин пытаются уверить нас, что Достоевский будто бы стал иным, приблизился к революционным и демократическим кругам, что он будто бы снова воспылал любовью к идеалам 40-х годов. И до чего же доходят они в своем стремлении приукрасить реакционный облик Достоевского! Долинин предполагает, что Достоевский, если бы дожил до 1905 года, приветствовал бы рабочий класс. Кирпотин идет еще дальше. Чудовищно звучат его слова о том, что Достоевский предчувствовал социалистическую революцию в России... Это вздор! Достоевский действительно пророчил России, русскому народу великую роль в будущем, пророчил первое место среди народов мира. Но он усматривал эту роль как раз в том, что русский народ своим "смирением", своими христианскими добродетелями спасет весь мир от победы социализма - победы, которая ему, запуганному, консервативному публицисту, представлялась в виде всемирной катастрофы и гибели цивилизации.
* * *
Но, быть может, нет ныне необходимости вспоминать об этой стороне в жизни и творчестве Достоевского, об его политическом мировоззрении?
"Для Достоевского давно уже наступил суд потомства", - об'являет Кирпотин. ("Ф. М. Достоевский", стр. 77). Что это значит? Не должен ли ныне "суд потомства" пересмотреть прежние оценки и установить новое, иное отношение к Достоевскому?
Известно, что в 1913 году происходил довольно страстный "суд потомства". А. М. Горький выступил тогда против попыток идеализации Достоевского. Он писал о том, что Достоевский это "злой гений" русского народа. Горький признавал высокие художественные достоинства ряда произведений Достоевского. Но Горький решительно возражал против реакционных сторон его мировоззрения. На Горького обрушились тогда все либеральные публицисты, сделавшие Достоевского знаменем реакционного похода против революции.
Большевики поддержали Горького. Это очень хорошо известно, но ни слова об этом не найти у В. Кирпотина. Он не упоминает об этом по той причине, что высказывания Горького уничтожают ту фальшивую схему, которая понадобилась и Долинину и Кирпотину для реабилитации реакционной сущности творчества Достоевского. Повидимому, Кирпотин считает, что в страстных спорах вокруг Достоевского прав был не Горький, а противный ему лагерь менявших вехи либералов.
Ссылка Кирпотина на "суд потомства" выражает вредную тенденцию лженаучного "об'ективизма", попытку оторвать литературу от политики, подменить надутым "академизмом" партийную постановку вопроса.
Хорошо известно, что реакционное учение Достоевского используется и ныне врагами советского народа, врагами рабочего класса и социализма для клеветнических нападок на Советский Союз, на социалистическую культуру. Германский фашист Розенберг в Раскольникове находил разгадку пресловутой "загадочной русской души". Он клеветал на русский народ как на народ Раскольниковых.
Достоевский - духовный отец двурушничества. Не удивительно, что реакционные стороны его творчества были одним из источников, питавших двурушников и предателей.
Вся зарубежная реакция, все проповедники упадочничества, разложения, политической мертвечины, все мистики разных толков в реакционных страницах Достоевского ищут и находят оправдание для своей подлой работы, предательства и провокации. Советская литература призвана вести непримиримую борьбу со всеми попытками заразить общественность гнилостными продуктами идейно-политического разложения и маразма. Нет ничего вреднее желания навести розовый глянец на реакционный облик Достоевского. Его мировоззрение глубоко враждебно марксизму-ленинизму, социалистической демократии, отличительной чертой которых является оптимизм, вера в человека-труженика, человека-мыслителя, человека-творца. Марксизм-ленинизм клеймит и преследует реакционную проповедь аморальности. Борьба за социализм создает высокую этику душевной чистоты, цельности и благородства.
* * *
Достоевский - выдающийся русский писатель. В своих произведениях, даже наиболее изуродованных реакционной тенденцией, он дал ряд живых и правдивых картин русской жизни, ряд верных и художественно сильных образов. "Бедные люди", "Записки из Мертвого дома" вошли в классическую нашу литературу. И в других романах и повестях, даже а "Бесах", есть превосходные изображения русского дореволюционного общества. С подлинным сатирическим ядом Достоевский рисовал нравы капиталистической буржуазии и чиновничьей бюрократии. Достоевский умел вызывать сочувствие читателя к обиде и боли маленьких людей, задавленных капитализмом, - это и необходимо было ему для его основной цели, для пропаганды идей смирения перед существующим строем, для утешения страдающих, униженных и оскорбленных. Но он размахивал нищенской сумой не для того, чтобы возбудить в сердцах униженных и оскорбленных чувство гнева к жажды борьбы с власть имущими, а для проповеди смирения и покорности. Печальным недоразумением надо признать, что советские литературоведы могли старую игру реакционеров на "социалистических" мотивах принять за возвращение Достоевского к идеалам Белинского.
К этому приводят ложный "об'ективизм" и отсутствие партийного, боевого, большевистского отношения к науке.
Реакционная печать клеветала и клевещет, будто Достоевский находится чуть ли не под запретом в Советском Союзе. Это ложь. Его сочинения издаются и переиздаются. Но именно поэтому должен быть ясен советскому читателю, советской молодежи идейный и художественный облик Достоевского без всяких прикрас. В прошлом неустойчивую молодежь смущали софизмы Ивана Карамазова и самого Достоевского, привлекала и сбивала с толку реакционная игра на противоположных страстях. Народническая критика не способна была дать отпор ей. Либеральная - шла на поводу. В свете марксизма-ленинизма все эти словесные фиоритуры о вере и неверии, об идеале содомском и идеале Мадонны, о приятии и неприятии мира представляются дешевой философски-богословской болтовней дурного вкуса. Горький резко и правдиво назвал ее "словоблудием".
В своей попытке реабилитировать реакционную сущность мировоззрения Достоевского А. Долинин и В. Кирпотин на деле повторяют зады либерально-буржуазной критики.
|
|
| ||||||||||||